Сытые, аморфные люди загадили культуру
Музыкальный критик Артемий Троицкий рассказывает об основных культурных феноменах постсоветской России:
– Все наши музыкальные международные амбиции не осуществились, все проекты провалились. Вне привычного «советского» контекста наши рок-звезды оказались слишком экзотичны.
– А как же группа «Парк Горького»?
– Созданная Стасом Наминым на экспорт сама группа была совершенно бездарна. На Западе таких бесчисленное количество, так что она просто затерялась. Кроме того, у нашего рока имеется определенная несовместимость с западным аналогом. Под словами «рок-музыка» у нас и за границей имеют в виду разные вещи. За рубежом она базируется на теме секса, а у нас – на философии и лирике. Оказалось, что западные люди наш рок просто не понимают.
– Хорошо. А та же Жанна Агузарова, которая прежде всего певица с уникальным голосовым диапазоном, – почему у нее не получилось?
– Да, у Агузаровой были все возможности, чтобы стать «русской Бьорк». Но в отличие от умной и стервозной исландки Жанна свою карьеру самолично загубила. Все это происходило у меня на глазах. Это уже была проблема ее характера.
– Что появилось на месте настоящего русского рока в 90-е?
– Мне нравится «Мумий Тролль». Это самая правильная и талантливая группа, которая хорошо отражала дух тех годов. Их песню «Утекай» я назову гимном 90-х: «Остались мы на растерзание». Вообще Лагутенко блестящий текстовик, настоящий русский Мик Джаггер, в нем есть секс.
В «минус» року 90-х я бы отнес все, что принесло с собой «Наше радио» и его радиоформатный рок, который в народе окрестили «г@вно-роком». Для меня его олицетворяет группа «Чайф» и вся эта плеяда вроде Чижа, группы «Кукрыниксы» с их русско-народными тоскливо-хороводными интонациями.
– Однако, справедливости ради, надо сказать, что «Мумий Тролль» – группа искусственная и импортная. До того, как ее возглавить, Лагутенко жил и работал на хорошей должности в Лондоне.
– Ну и что? Тут совершенно другие мотивации. Да, Лагутенко приехал из Лондона и с помощью Леонида Бурлакова сделал модную группу для внутреннего рынка. Но они модно выглядели и играли очень актуальный брит-поп.
– При этом все дальнейшие проекты рекорд-лейбла Лагутенко «Утекай рекордс», кроме Земфиры, оказались провальными…
– Согласен. Но талантов не так много. 90-е годы не дали такого количества талантливых людей, кроме Лагутенко и Земфиры. В 80-е их количество исчислялось десятком.
– Давайте вернемся к теме денег в музыке. В какой момент администраторы стали продюсерами, определяющими репертуар артистов, да и самих артистов? Откуда появились все эти люди? Все-таки Стас Намин, создавший «Парк Горького», сам был музыкантом.
– В значительной степени возвышение продюсеров, то есть тех, кто занимался раскруткой артистов, случилось потому, что их требовала новая медийная ситуация. Появилось и очень быстро приобрело влияние музыкальное радио вроде «Европа Плюс» и «М-радио». Чуть позже к ним добавилось и телевидение. Сначала в эфире федеральных каналов стали появляться музыкальные программы, потом открылись «Муз-ТВ» и МТV. Чтобы прославиться на музыкальном поприще тогда, надо было звучать на радио и на музыкальном ТВ. Поэтому вылез целый клан людей-паразитов, которые были посредниками между артистами и электронными медиа. Происходил такой круговорот. Сначала небольшой капитал артиста или его продюсера вкладывался в запись радиосингла или сьемку клипа. Потом все это исключительно по блату или за взятки разносилось по радио или ТВ. Артист становился популярным и начинал собирать «коммерческий урожай» – ездить на гастроли, давать концерты.
– Может быть, все дело в том, что новым электронным медиа не хватало контента – тех самых радиосинглов и хоть каких-нибудь отечественных видеоклипов?
– Скорее, денег для удовлетворения аппетитов своих владельцев. Поэтому была построена такая безотказно работающая коррупционная схема: «взятка–концерт–взятка». Практически как у Маркса: «деньги–товар–деньги».
– А о каких культурных феноменах того времени, которые не прижились, вы сейчас сожалеете?
– Во-первых, в 90-е годы были предпосылки и даже первые результаты, чтобы у нас появилась качественная поп-музыка, не «попса», но при этом и не рок. Наталья Ветлицкая, Алена Свиридова, до некоторой степени даже Агутин и Варум, группа «Моральный кодекс» и другие играли вполне качественную поп-музыку на западном уровне. Например, Свиридова писала себе песни не хуже, чем Энни Леннокс. Бурно развиваясь в начале 90-х, к середине десятилетия это направление достигло пика и постепенно сошло на нет, остановившись на уровне фонограммной попсы. Какие-то из этих артистов просто исчезли или эмигрировали, как Ветлицкая, а кто-то решил относиться к делу попроще, став исполнять вместо осмысленной поп-музыки совсем другое.
Можно было бы избежать радиоформатного «г@вно-рока», если бы радиостанция «Наше радио» как системообразующий элемент проводила бы другую репертуарную политику. К сожалению, радио повело себя крайне прагматично и совершенно сознательно обрубило все более творческие и радикальные концы нашего рока, оставив этот г@внистый мейнстрим. В результате рок-артисты стали писать песни под радиоформат, что, естественно, ни к чему хорошему не привело.
– А шоу-бизнес у нас появился? Или все остановилось на уровне «коррумпированного подполья», когда за счет доступа к электронным медиа или концертным площадкам можно было хорошо зарабатывать, не думая больше ни о чем?
– Появился, но при этом совершенно несовместимый с мировым. Тут у России, к сожалению, возник свой особый путь. Когда я рассказывал западным профессионалам, как у нас на этом поприще зарабатываются деньги, те просто отказывались верить. На Западе стержнем отрасли в то время была звукозапись. Деньги в основном зарабатывались на продаже кассет и пластинок. Концертная деятельность была менее важной. Гастроли и туры существовали для того, чтобы раскручивать пластинки.
У нас все было совершенно наоборот. 99% прибыли приносили концерты, большая часть которых приходилась на корпоративы, почти отсутствующие на Западе как жанр.
Индустрия звукозаписи была отдана на откуп «пиратам» с их забитыми кассетами ларьками, они сами решали, что выпускать. Поэтому самой выгодной для артистов формой заработка стали концерты. По мере того как у нас богатели бизнесмены, частные выступления вытеснили публичные – билетные концерты стало просто невыгодно организовывать. Помимо корпоративов были сборные выступления на стадионах и во дворцах спорта, где каждый из 20 выступавших пел по одной-две песни. Из-за этого у артистов не было своего репертуара.
– Что это значит?
– Приведу очень характерный пример. Был такой популярный певец Женя Белоусов, кумир всех девушек. Однажды я столкнулся с ним за кулисами одного из дворцов спорта и спросил, на каком из его альбомов есть песня «Девчонка-девчоночка», которая мне очень нравилась. Он наивно, по-мальчишески ответил: «А у меня нет альбомов». Выяснилось, что у него в репертуаре всего шесть песен, которые он поет на сборных концертах и корпоративах! Минимум расходов – максимум прибыли. Он тогда уже несколько лет находился в зените славы, но материала не хватало даже на один альбом.
– Музыкальные редакторы на радио и ТВ часто демонстрируют хороший вкус, сознательно отделяя себя от аудитории своих же медиа…
– Это всегда так было. Обе категории искреннее презирали «быдло». Хотя с музыкальными поп-продюсерами я не общался, а с сотрудниками ТВ и радио контактировал очень много. Если их спросить о «музыке для себя», то они выдают красивейший джентльменский набор от Джона Колтрейна и Генделя до Тома Вейтса и Бьорк. У всех изысканный вкус и широкая эрудиция. При этом они совершенно сознательно скармливали народу дерьмо. Я с этим явлением всегда боролся, когда работал начальником музыкального вещания сначала на канале «Россия» (1991–1994 гг.), а потом на НТВ (1994–1996 гг.). Но один в поле не воин. Даже находясь на таких постах, я ничего не мог сделать. Когда ко мне приходили продюсеры и совали конверты за своих подопечных, я их посылал на фиг. А потом видел их артистов в эфире своих родных каналов. Мне потом объяснили, в чем тут дело. Когда они упирались в меня, то просто поднимались «этажом выше», к начальникам канала, замам руководства и договаривались уже там, правда, по двойной цене. Из-за этого я, в общем, и ушел с канала «Россия», поняв, что мое начальственное положение там в этих условиях совершенно анекдотично.
– При этом желтая пресса в России почему-то не прижилась. А из светской хроники есть только выхолощенный журнал Tatler и несколько интернет-порталов. Почему при такой культивации низменных вкусов эти жанры оказались невостребованными?
– Честно говоря, я не знаю тему желтой прессы в России и тем более светской жизни, но думаю, что это связано с тем, что круг персонажей для полноценной светской хроники у нас слишком узок. Это примерно так же, как русская поп-музыка или русские актеры. Их очень мало. В Америке или Европе их сотни, если не тысячи. А у нас имеется набор из 20 артистов и 15 киноактеров. И все крутится вокруг них.
– Сегодня русский рэп – это новый рок?
– Смотря с какой стороны посмотреть. Если говорить о его внешних проявлениях, это совсем не русский рок. Рэперы по-другому звучат, одеваются, у них совершенно другой язык. Если говорить о степени их вовлеченности в реальную жизнь, в том числе и социально-политическую, то тогда – да, они продолжают ту же линию, что была у русского рока.
– Давайте поговорим о вашей работе в журнале Playboy, где вы были первым главным редактором. Вам предлагали взятки за обложку «девушки Playboy»?
– Я отсек эту возможность, позиционируя себя как человека все-таки обеспеченного и снобствующего. Поначалу, конечно, предлагали, а потом перестали, поняв, что бесполезно. Хотя суммы доходили даже до 50 тысяч долларов. Я приглашал разных известных девушек вне зависимости от их музыкальных способностей. Были и Наталья Штурм, и Наташа Королева. У меня не получилось снять topless только двух известных девушек – Кристину Орбакайте и Лайму Вайкуле. Причем Вайкуле была теоретически согласна, но она поставила условие, которое я не мог выполнить. Попросила иностранного фотографа мирового класса вроде Хельмута Ньютона. Я сказал: «Извини, дорогая, но заплатить Жан-Батисту Мондино мы не можем себе позволить». А все остальные у меня снимались.
– Сейчас те первые версии западных глянцевых журналов 90-х выглядят более настоящими, чем реальная жизнь сегодня…
– Тогда это все было в новинку, и в глянцевую индустрию шли те, у кого были творческие, а не только денежные амбиции. Делать глянцевую прессу того времени было настоящем приключением. Потом этих энтузиастов, меня в том числе, из этой индустрии просто «вымыло». Когда я начал заниматься журналом Playboy, то думал, что главная сложность будет в том, как пронырнуть между цензурой и потребностями массового читателя. Желания были понятны: народ требовал больше секса. А цензура, конечно, требовала, чтобы все было приличненько.
– Чья цензура?
– Госкомитет по печати и так далее. У нас был отдельный случай, все-таки эротическое издание. Для журнала Cosmopolitan цензуры, разумеется, не было. Но я подружился с чиновниками из комитета и договорился с ними о «квоте», что в каждом номере журнала Playboy будет не больше 20 фотографий голых девушек. Это их уже успокоило. Они могли рапортовать выше, что с нравственностью все в порядке, они контролируют ситуацию. Но вскоре оказалось, что чиновники и народные массы – это не главный враг журнала.
– А кто?
– Рекламодатели, которые, с одной стороны, помогают журналу существовать, потому что платят деньги за рекламу, но с другой – диктуют свои условия. И с этими чертовыми рекламодателями у меня отношения никак не складывались. Я не был готов выполнять их пожелания. Постоянно случались конфликты вроде: «Как вы посмели разместить голую девушку рядом с рекламой нашего автомобиля? Мы позиционируем машину как семейную». Они хотели, чтобы в журнале был один сплошной product placement, а большую часть занимали мужская мода, спорт и автомобили. Мне все это было совершенно неинтересно. К моде я отношусь спокойно, спорт ненавижу, а машины – это просто средство передвижения. Мне хотелось давать больше интервью, аналитических материалов о культуре и искусстве. Спустя пять лет после запуска Playboy, устав бороться с рекламодателями, я просто ушел с поста главного редактора и остался на должности редактора-основателя.
– Помимо Playboy были еще Penthouse и XXL, которые закрылись. Почему у мужского глянца в России такая нелегкая судьба?
– Я не знаю, давно отошел от журнальной истории, а мужской глянец листал, наверное, лет 10 назад. Единственное исключение – русский журнал Esquire, потому что я там изредка печатаюсь. На мой взгляд, у нас не задалось с мужскими журналами, потому что русские женщины любят становиться лучше и учиться новому, им небезразлична сама идея самосовершенствования. А русские мужчины в массе своей считают, что они уже очень круты и учиться им нечему. Такой психологический тип. Поэтому судьба мужского глянца в России изначально была обречена.
– Откуда могут прийти новые культурные герои? Где у нас осталось «белое пятно»?
– Там, где идет речь о социально озабоченной молодежи. В этом году на поверхность выплеснулась вся эта митингующая школота, рэп-баттлы с острыми социальными текстами. И пустота начала затягиваться, что меня очень радует. Потому что более беспонтовой молодежи, чем была у нас в «нулевые», я вообще не видел. Сытые, аморфные люди. Главный вопрос в жизни: «Кто пойдет за «Клинским»?» Хуже этого ничего нет.
